Этот род не прославили ни победы, ни поражения, ни хитроумные изобретения

Этот род не прославили ни победы, ни поражения, ни хитроумные изобретения. Род BOLVAN'а IV стал знаменит благодаря его концу. Как и почему это произошло, я, по мере своих скудных сил, должен описать теперь в трактате под названием

ИСТОРИЯ РОДА BOLVAN'А IV, ПОВЕЛИТЕЛЯ ОСТРОВА ПАСХИ,

НАПИСАННАЯ ПО ДОБРОЙ ВОЛЕ И ОБЕЩАНИЮ,

ДАННОМУ ЕМУ ТЕМ, КОГО ОН НИКОГДА НЕ ВИДЕЛ В ИСТИННОМ ОБЛИЧЬЕ.

(Перевод Валерии Уэрд)

Я не был там, когда посох бога Увоке опустился на землю Рапа.

Мое присутствие стало необходимым гораздо позже, когда люди, населявшие остров, стали настолько ленивы, что не могли уже сами записывать в памяти и письменах события, происходившие с ними... Итак, я появился, когда история с неумолимостью времени набирала обороты.

Вероятно, за последние 300 лет я стал настолько старомоден, что уже не понимаю, что именно хотят выразить люди, говоря, что у них есть время. Кроме того, что категория, которую называют "время", кажется, понимается совершенно неверно (а точнее, не понимается вовсе). И обладание временем представляется мне совершенно невозможным...

Об этом острове ходит множество легенд, наиболее фантастические из которых высказаны по преимуществу мужами, отягощенными регалиями и высокими учеными степенями. И да простят мне Великие, внимание коих отвлек я от миросозерцания, но мне немного режет слух, когда географами, историками, этнологами называют людей, рассказывающих чудесные сказки, подобные тем, которые рассказывают детям, чтобы те уснули. Странно также, что роль эту выполняют мужчины...

Вот уже несколько десятков веков я, Маори-Атуа, являюсь летописцем и искренним другом славного рода Болванов. Мое лицо скрыто под маской, и я обращаю его к закату, чтобы увидеть в нем предстоящий рассвет.

Мне трудно писать на незнакомом мне языке, и я много не понимаю, но Большая Птица Ророа Тангата смотрит на меня своим немигающим глазом, из которого льются слезы, и я подчиняюсь ее воле.

Я - летописец. Мое занятие - фиксировать события, не давая им оценки. Некогда это было возможным, теперь же описания приобретают настолько причудливую форму, что, читая их, приходится сосредотачиваться не столько на том, что именно написал безымянный, но какие именно события происходили в то время, ибо из описания это не становится ясным.

И снова я вынужден просить прощение за это отступление, которое, надеюсь, послужит объяснением некоторой отрывочности моего повествования.

Все пусто и серо... Я стою в сыром полуподвальном помещении с узкими щелями-окнами. И повторяю, как молитву: "О, Мать-пустыня, я простираю к тебе руки. Прими меня, вечного странника, и научи меня слышать голоса твоих древ!". Вокруг темно и безжизненно. Где-то там, снаружи, осталась жизнь, яркое синее небо и желтый песок, залитый солнцем воздух, а здесь пусто, пусто... Я стою посередине. Из углов смотрят косматые львиные головы. Они ехидно улыбаются и о чем-то шепчутся между собой. Пошевелиться невозможно, голос не слышен. Меня нет...

Ветер. Он залетел, и, прогулявшись по комнате с видом скучающего франта, свиснув, полетел на волю. Пыль углов, взвившись, вознамерилась было сопровождать его, будто толпа поклонниц кумира, но - знай своё место - завертелась в воздухе и начала оседать. У самых окон ветер неожиданно обернулся.

- Пойдем! - сказал он мне. - Мать-пустыня принимает тебя.

Сумерки, глубокие, как голубые глаза слепой девушки и завораживающие, как ее взгляд, и силуэты голых деревьев, чьи ветви не осмеливался качнуть Ветер, вышли мне навстречу. Я был в другой земле, с другим именем и говорил на языке, смысла которого не понимал.

Мой спутник вел меня, не говоря ни слова. Он был серьезен той серьёзностью, с которой воины говорят о смерти. Дойдя до леса, он остановился, поклонился мне кивком головы и исчез.

Тучи, брюхо которых настолько отяжелело от снега, что лежало на кронах деревьев, казалось, обволокли все небо. Холод их дыхания принес запах хвои.

И я увидел, что стою перед соснами, построенными в боевой порядок неизвестным полководцем... Я сделал шаг, и они расступились, вновь смыкая сои ряды за моей спиной. Так я попал в храм Матери-Пустыни, где, пройдя мимо кедра, получил судьбу и имя летописца. Вглядываясь в пламя костров, вслушиваясь в шелест мха, я учился молчать. Слушая пение птиц, я разучался говорить. И лишь когда мое тело стало прозрачным, как воздух и тяжелым, как туман, я покинул свой монастырь.

Скитаясь, я видел людей, веселых, как птицы и печальных, как осенний дождь. Я встречал также людей, чье имя - смерть. Они живут смертью и едят смерть и вся душа их смерть. История их рода есть смерть, и их дети живут мертвыми, ибо рождены жрецами смерти. Говорят, они убили сына их Бога, но я не верю в это. Смерть не может убить. Приходя к ней, ты приходишь не к врагу или другу, каждый из которых может предать тебя. Приходя к ней, ты просто оставляешь время за порогом, как грязную обувь. В этом доме, порядки в котором одинаковы для всех, ты каждую ночь отделываешь комнату, в которой однажды сможешь поселиться.

Народ этот разбросан по всей земле, но в каждой стране он чужой. И даже в своей, которую, как ребенок - песочный замок, они построили на берегу моря, они не могут быть счастливы - у них накопилось столько смерти, что даже соль моря не может растворить ее. И они скитаются, напевая свои грустные песни...

Я заходил в лавку старьевщика, чьи глаза видели больше, чем его сны. Он был хитер, как огонь, и его мудрость обжигала, как пламя сухой сосны, где аромат смол незнания смешивался с запахом меди турки и железа мечей. Он умер на моих глазах. Его сжег этот огонь, не утолившись ни юными телами девушек-танцовщиц, ни мудрыми книгами...

С тех пор смерть вошла в мою жизнь. Она была чем-то обыденным. Она была маленькой испанской танцовщицей на площади и чванливой английской леди. Она меняла свои обличья, как змея - кожу, но я неизменно узнавал её по взгляду, в котором отражалась бездна... Я ни боялся и ни ждал ее. Я просто жил с ней, как мог. Теперь нас было двое. Я и та, не моя, смерть, которая везде сопровождала меня.

О том, откуда пошел этот род

О происхождении рода Болванов известно немного. Корнями своими он происходит из земли, на языке которой и пишется сия повесть. Имя его изначально обозначало идола, вырезанного, по местным обычаям, из куска дерева. Есть ли это свидетельство высокого происхождения или отражение фамильной сдержанности, и по сей день заметно отличающей представителей славного рода сего, неизвестно.

Как и когда начался этот род, его потомки помнить не могли. Сошедшие на землю бескрайней северной страны, праотцы великого рода BOLVAN'а IV оставили свою историю за морем, которым они прибыли.

Они появились в северной стране в разгар междоусобиц, когда любому, кто умел держать в руках более двух видов оружия (кроме ложки и ковша), брали в воинскую дружину в тот же день. Таки случилось с 2-мя молчаливыми чужеземцами, о чьей родной земле спрашивать не стали, а угадать не сумели. Пройдя половину земель, праотцы не потеряли ни единого волоса, а оружие, с которым они пришли, пришлось заменить новым. Каковым оно и осталось. Князь, которому они служили, взяв очередную деревушку, приказал строить державу, распустить дружину и соорудить хоть какой-нибудь навес от дождя. Праотцы осели на выделенных им малых землях. Род их множился и рос, и скоро внуки могли назвать не более 40 предков с каждой стороны. Род рассеялся по земле.

О наследовании

Ни старшинство, ни кровная близость к праотцам, ни красота, талант или уродство не определяли того, кому перейдет наследование рода. И сами родичи никогда не заботились об этом - наследник мог вырасти в любой из семей. Никто и никогда не учил наследника, как следует ему править родом, никто не готовил его к великому поприщу. Не было в истории рода BOLVAN'а IV кровопролитных схваток, хитроумных интриг, вражды или ссоры, связанных с этим титулом. Как это происходило, и почему раз в 30 солнечных лет рождался один из рода, который, в начале шестого лунного месяца 4-го столетия поворота лун уходил из земли своего кровного отца, чтобы вести дела своего рода в других землях, я не смог угадать.

Об Острове Пасхи

История этого острова, открытого, вновь открытого, завоеванного и разграбленного, о которой теперь можно прочитать в ученых книгах тех, кто никогда не видел того, о чем рассказал бумаге (и тем не менее уверенного, что труд его не пропал даром), не имеет ничего общего с той историей и островом, которым правил BOLVAN IV. Треугольник суши, правители-идолы, Ророа Тонгату и великая война двух пришедших - вот и все, что объединяет историю рода BOLVAN'а IV со сказками летописцев наших времен.

О народе

О BOLVAN'е IV

Первый наследник четвертой ветви рода BOLVAN'ов появился на острове в середине осени. Он сидел на берегу океана спиной к огромным каменным истуканам и ждал.

- Зачем ты пришел?

- Я буду править этим островом. Я захватил его.

- Ты правитель?

- Я воин.

- Воины редко бывают хорошими правителями, - В его словах не было ни тени насмешки, лишь интерес исследователя, обнаружившего новый вид земноводного.

- Кто вы?

- Мы боги этой земли, и живем на этой земле, пока мы нужны ей. Мы хотим, чтобы ты отвечал нам, и мы ответим тебе.

- Я готов.

Похоже, этот юноша был также самонадеян, как и собран. Впрочем, неясно, что больше.

- Во что верит твой народ? Они идут за каждым встречным, кто расскажет им историю, что кто-то нашел свой путь, и этот путь принес ему счастье. Они верят в то, что могут преодолеть горы, не видев ни одного пригорка. И в то, что им явится проведение, тогда как они в жизни не видели ни одного сна. Они ставят во главе похода воина, который не смог сразиться с собой. Во что верит твой народ?

- Мой народ верит в справедливость.

Медленно, будто не касаясь воздуха, незваные гости двинулись вглубь острова, приглашая за собой BOLVAN'а IV.

- Ты полагаешь, топот нескольких сотен ног за твоей спиной будет сражаться с тобой?

- Я пришел один, но они будут сражаться вместе со мной.

- Они в дне перехода отсюда, и придут по первому твоему зову. Но будут ли они сражаться с тобой, когда ты и тени тебя встретитесь на узком пути?

- Я не понимаю вас.

- Ты никогда не чувствовал себя одиноким?

- Нет. Я люблю, когда нет никого вокруг, и плещется море.

- Значит, ты ни разу не видел ни себя, ни свои тени.

- Зачем я должен видеть свои тени?

- Чтобы не быть ими. У каждого живущего есть множество его теней, и они то, что живущий скрывает даже от себя самого...

Как и ожидалось, боги повели его в пещеру. Это была родовая пещера BOLVAN'ов, где он, по словам богов, мог найти ответы на свои вопросы.

- Да, мир не меняется... - подумал BOLVAN IV - Правда, у меня нет никаких вопросов. Но это, видимо, их не волнует.

- Ты пойдешь один - сказал Тот, Кто Был Все Время Впереди.

Это будущего императора не устраивало, но выбора у него не было. - Что-то я сегодня со всем соглашаюсь, - подумал он, делая шаг в дыру в скале, к которой его подвели.

Прим. летописца. Он не знал, что я - его вечный спутник - обречен следовать за ним, наполняя подвалы своей памяти и прилежно фиксируя ее содержимое на старом пергаменте.

Пройдя шагов десять, BOLVAN IV увидел свет.

Такое место

Такие места были и на острове, откуда приехал BOLVAN IV. Мегалуг определенного типа, преимущественно равнина плюс невысокая растительность. Видимо, все же степь. Пещеры видно не было...

- Опять эти штучки. Хоть бы что-то поновее придумали...- вздохнул будущий император.

Прим. летописца. О, мои Боги, за что Вы караете меня несдержанностью? Я, следующий, как тень, вновь вынужден вмешаться в плавную неспешность речи летописца, дабы - сирый и убогий - сказать о том, чего не было. Ибо никуда не исчезла пещера, а, будучи темна данной ей Великой Птицей цветом, слилась в последнем луче солнца с цепью гор за спиной будущего императора, а оглянуться он не удосужился.

Тут

Степь как степь, луг как луг. Темно и немного потягивает сыростью. Не самое лучшее время для начала путешествия, но идти-то надо. Куда и кому надо идти - этими вопросами BOLVAN IV как истинный будущий император не задавался. Испокон века в сказах, сказках и сказаниях все куда-то шли. Базовых вариантов было три: домой, вперед и куда глаза глядят. Последние два, впрочем, в нашем случае можно объединить: косоглазием BOLVAN IV не страдал, любопытством обременен не был, а потому двинулся вперед, куда глаза и глядели.

[Прим. переводчика. Далее следует изложение пути, в котором описаны виды трав и растений, названия которых современной науке неизвестны. Поэтому мы сочли возможным не приводить их в популярном издании.]

Прим. летописца. О, если бы память могла воспроизвести все детали и запахи трав, их нежные листы и полузакрывшиеся главы, на растерзание королевских садовников и лекарей, клянусь, я бы отдал ее им и тогда, когда ценою тому была бы моя жалкая жизнь. Но - увы - мои страдания напрасны. И описание невиданного чуда - цветов и трав, склонившихся к ногам будущего императора, никогда не станет рисунком, барельефом или скульптурой. Ибо скуден мой язык и торопливо мое перо. Но я замолкаю отныне, дабы следовать обязанности летоописания осени.

Проводник

Впереди что-то замаячило. При ближайшем рассмотрении это что-то оказалось кем-то, а точнее девушкой. Сказать, что она была не в себе, значило не сказать ничего: зрачки расширены, координация нарушена, речь затруднена... В общем, стоящая иллюстрация двух древних мудростей: один в поле не воин и пьяному поле по колено. Воином она точно не была: ни лука, ни меча, ни копья, ни даже завалящей берданки. Стоит, качается...

- А я тебя жду - неожиданно внятно сказала девушка. - Я проводник.

-Далеко водишь?

-Как когда.

-И как - когда?

- Когда как...

- Ясно.

Разговаривать бесполезно - понял будущий император. Хорошо хоть сама идет. Тоже мне - проводник...

- Чем занимаешься? Вообще, в жизни?

-Травы сушу, таблички пою, иногда новые записываю.

- И зачем тебе?

- Садись. Пришли.

Девушка плюхнулась в траву и заголосила: "Опэеуяоооу"... Продолжалось это с перерывами на вдох минуты три. Потом девушка поднялась.

- Это старая песня нашего древнего предка, ее почти никто не знает, потому что певцы увезли ее далеко на лодке еще задолго до начала правления твоего рода. Это было, когда земля изменилась.

[Прим. переводчика. До нас дошел только перевод второй части имени певца, которое в переводе предположительно означает 'человек, который ни в чем не знает удачи, излишне задумчив и медлителен и не обременен знаниями ' или, как когда-то говорили в землях, куда причалили предки BOLVAN'а IV, рыба в период болезни. Этот вид рыб подымается с моря по речкам, чтобы выметать икру и тем самым продолжить потомство. Выметав икру, она идет еще выше и становится в омуты, чтобы переболеть. Во время болезни она теряет в весе, меняет цвет с серебристого на черный, подо ртом у нее вырастает хрящеватый крюк. В этом состоянии она не именуется своим прежним именем, а получает новое, которое, по предположению, и является второй составной частью слова. Впрочем, после того как она уходит осенью в море на зимовье, отгуливается там после зимы и возвращает себе прежнее обличье, ее имя возвращается к ней. Первая приставная часть современными учеными переводится как усилительная частица с максимальной степень выражения свойства, на которое указано во второй части. По-видимому, мы имеем дело с особой группой людей, исключительными занятиями которых было пение, а в качестве тотема использовалась рыба. Существует также версия, что имя было получено по имени древнегреческого поэта-лирика. Однако нам эта версия представляется маловероятной.]

- Идем.

- Идем, - согласился BOLVAN IV, хотя прогулка ему порядком надоела. Да и девушка, вопящая посреди поля, как мартовская кошка, ему не импонировала. Но не спать же тут.

- Тебе сказали, зачем ты тут?

- Нет. Ваши статуи отправили меня получить ответы на вопросы, которых у меня нет. А вообще я пришел стать императором.

- Не статуи, а боги. - машинально поправила девушка. - Императором - это понятно... Хм... Но почему одного? - девушка задумалась, решая в уме эту задачу. Ну ладно, слушай.

Императоры

- Императором становится ни самый смелый, ни самый умный, ни самый знающий. Император вообще далеко не самый. Даже не самый воинственный. Император - это, по сути, человек, ни к чему не годный, кроме одного: расставлять людей в нужном порядке в правильных местах. Остров маленький, к тому же - треугольный. Живешь ты далеко. Поэтому шансов на соперничество мало. Местные вымерли почти все. Остались только боги. Да и они уже старые. Что с этим островом делать, никто не знает. Завоевывали пару раз, но больше для статистики. Процент земель, слышал? Вот... - она помолчала - поэтому острову нужен император. Единственное требование к императору - хорошо знать историю смертей. Кто, когда, где и отчего умер, потому что все предыдущие смерти повторяются в каждом потомке. Убит, казнен, задушен, отравлен... Мало кто умирает от старости или когда захочет. А потом они удивляются, почему мальчик или девочка из императорской семьи предпочитает спать на полу и совсем не любит заморские диковинки...

Повторение смертей - воля богов. Их гнев и их милость. История такова.

История

Давным-давно к острову на больших водных домах приплыли чужеземцы. Это было в тот год, когда в первое яйцо священной птицы ману-тара принес Деревянный Вяч. В хрониках его называют BOLVAN Деревянный Вяч - основатель рода BOLVAN'ов. Почему их так назвали - никто не помнит. Может быть, потому, что он попытался вырезать статую бога из дерева или споткнулся о бревно... Кстати, статуи потом находили, но вряд ли их вырезали с натуры - уж больно худые. В общем, так или иначе, но на пятое семидневье его правления к острову подошли дома чужеземцев. BOLVAN I принял их как дорогих гостей, но они пришли как хозяева. Они обратили народ острова в рабов, и боги отвернулись от народа острова Пасхи, как они его называли. И тогда первый Император, видя, как гибнут его подданные, сказал богам: "Вы дали мне мудрость, и я благодарил вас за это, и лишь теперь я вижу, как вы были коварны. К чему мне мудрость далеких предков, если я не смог увидеть смерть у себя под носом!"

- Да будет так, - ответили боги.

И с этого момента потомки императора обрели возможность узнавать смерть в любом обличье, в каком бы она ни являлась. Правда, уже к третьему поколению боги поняли, что погорячились: императорская семья, а с нею и весь народ, действительно видели смерть во всех ее обличьях: то травинка завянет, то букашка помрет... И все - с чествованиями да похоронами... Тогда боги решили изменить ход истории, не изменяя своему слову. То ли они все подстроили, то ли и вправду им повезло, но когда жена BOLVAN'а III, императрица, ожидала прибавления, к острову причалили большие дома, которые пахли ненавистью, и забрали ее и много мужчин и женщин острова с собой. Императрица стала рабыней, и вскоре перестала быть императрицей, согласно законом острова, который гласил, что верховной властью на острове владеет император, и никто не может отлучаться с острова, не спросив его соизволения, или будет изгнан навеки. На самом деле она не была виновата. Она попросту не успела спросить его соизволения, поскольку император в момент пленения был в глубине острова, а ее увезли очень быстро... Но, как бы то ни было, ее дети права на императорскую дубинку не потеряли и были прямыми наследниками BOLVAN'а III. Дети выросли, где и как - боги не знали. Говорят, однажды они приплыли на большой остров и основались там.

Императорская деревня

Такое мог построить только император. Или императоры. BOLVAN IV не лишний раз воздал мудрости богов. Низенькие покосившиеся строения, похожие на перевернутые лодки, беспорядочно теснились прямо посреди огромного поля, изредка перемежаясь частоколом. Земля вокруг строений была завалена деревянными табличками, на которых наспех, как курица лапой, были нацарапаны старинные письмена. Девушка указала рукой на деревню.

- Дальше ты пойдешь один. Я буду ждать тебя одно солнце и одну луну. Мы выходим завтра на закате. Постарайся... Не опаздывай, ладно?

- Постараюсь.

BOLVAN IV решительно шагнул в деревню. Первое, что его поразило - на земле не было ни одной травинки, земля - а точнее камни под ногами выглядела так, как будто дожди шли уже вторую неделю. То же подтверждалось и видом императоров - по уши в грязи, одежда мокрая... Они тащили какую-то повозку, основательно завязшую посреди дороги. Ничто так не сближает, как соучастие - вздохнул про себя будущий император и присоединился к высокому собранию.

- Нава-лись!

- Раз, два, императоры!

- Пошла!

Наконец-то можно передохнуть и осмотреться. BOLVAN IV уселся на стопку деревянных пластин. Рядом с ним на камень присел император. Он выглядел не старше тридцати пяти, высокий, черный, с аккуратной маленькой бородкой и хитрыми лисьими глазами.

- Ты как здесь очутился? - спросил новый знакомец

- Боги послали.

- А, императорский путь. Где уже побывал?

- Пока нигде.

- Ясно. Времени у тебя, конечно, немного, но... Тебе, я думаю, хватит.

- Хватит на что?

- Понять, зачем тебя суда прислали, будущий император.

Незнакомец встал и, обогнув стоящую рядом телегу, скрылся в хаосе высокородных жилищ.

Да уж, послали... Ладно, пойду осмотрюсь. Инстинктивно BOLVAN IV понимал, что что-то не так. Конечно, надо было бы спросить имя незнакомца, но раз уж беседа к знакомству не повернула, это не его вина. Странным было другое. BOLVAN IV на всякий случай поднял голову, чтобы убедиться, что погода не помешает его намерениям, и застыл в изумлении. Небо было серым от туч, но светлым. В императорской деревне было около полудня, не позже... Интересно, что бы это значило...

Запах

Знакомый запах, от которого пересыхает в горле, слезятся глаза, мутнеет разум... Откуда он? Каким ветром занесло его из детских снов, где он учился разделять себя и боль, себя и жизнь? Откуда он здесь, посреди степи?

Да простит меня читатель за отступление от начатой мною темы, но мой рассказ требует того. Весной, когда все вокруг вступало в возраст старости, отдавая накопленное за долгую жизнь великолепие красоты и мудрости, BOLVAN'а IV охватывал странный недуг.

В землях Великого Императора слово лекаря приравнивалось к закону. Однако местная метода врачевания вызывало у меня неизменное удивление, ибо имело своим основанием, что тело должно забыть свой опыт и действовать согласно законам, установленным лекарями... Некоторые из подданных Императора достигали в забывании совершенства, которое, однако, вновь оказывалось болезнью, название которой происходило из языка древнего племени, жившего на территории империи и означавшее "затвердевший".

Раз в год, когда деревья и травы пели древние песни на своем дурманящем языке, BOLVAN IV был разлучен со своим телом. Точнее, с привычным ощущением безоговорочного подчинения... Слушая эти песни, его тело, казалось, вспоминало те древние истории, о которых пелось в этих сказках. Император бледнел, задыхался, чихал, страдал головными болями. Но тело, истерзанное лекарями, и старые сказки на древнем языке всего лишь говорило о своей памяти, повествуя о давнем, неразрешенном некогда споре. Великий Император, чьи битвы всегда заканчивались победами, но неизменно приносили разочарование, содрогался при запахе белены, задыхаясь и корчась как когда-то, когда ее ядовитый сок, влитый в ухо знаменитому предку, сделал тело Империи действительно "затвердевшим".

Встреча

- Многие помнят старика Кере Мути, но немногие понят свою историю... Ты здесь, чтобы понять, почему наш остров - треугольник на перекрестке вселенной и вершина мира - ждет своего последнего Императора. Я не смогу объяснить тебе того, что ты не сможешь понять сам. Я могу победить в войне и передать дубину достойному сыну рода, но я воин, а не учитель. Учись сам, если сможешь. Когда твой предок стал тангата ао*, певцы пели день и ночь, и даже не прервались, как обычно, чтобы поесть. Они соревновались в искусстве петь таблицы для человека, который смог принести истинный символ. Власть и вера - неразлучные спутники. Твой предок это знал. Когда он стал человеком-птицей, мы больше не смотрели на небо, вспоминая наших предков. Мы знали - те, кто пришел на пуп земли, прислали нам достойного вождя. С того дня имя твоего предка - Император. Император властвовал над нами, а дюжина арики вела свою малую игру. Понемногу строили, точили, охотились и ссорились. Делили женщин и рабов - ведь новые мата пришли на остров без женщин, и пользовались нашими женами. Тону тонгата хонуи* назвали их стражи-людоеды... Это было трудное время, когда смерть в земляной печи находили те, кто не моги вступиться за свою семью. Тот, чьи дети шли на корм стражам. Я сам убивал их там, потому что они ослабляли наш мата, заставляя думать о том, что слабость можно полюбить. В те времена рыба от страха ушла от берегов, а густые травы, покрывавшие ковром равнину, высохли и пожелтели. О похлебке из куриных голов дети слышали только в сказках. Тяжелые были времена...

BOLVAN IV слушал размеренный напев старика и оглядывался по сторонам. Происходило что-то странное. Императоры разделились на две группы. Одни, под предводительством дюжего детины, рыли ров, а другие собрались вокруг телеги и оживленно что-то обсуждали, размахивая руками.

- Когда ты станешь Императором, найди статую, которая стоит на коленях и из глаз ее потекут слезы. Он не скажет тебе ничего, и сил у тебя от этого не прибавится, но я прошу тебя - посиди с ним. Он так давно ни с кем не плакал. Ну, нам пора. Кажется, началось.

* тангата ао - человек, которому принадлежит власть

* Тону тонгата хонуи - знатные и наиболее влиятельные старцы

Боль

- Человек не может издавать такие звуки, - подумал BOLVAN IV, когда увидел его. Лица у человека не было, все черты слились в едином натужном гортанном крике. Император выл то наклоняясь вперед, то закидывая лицо к небу. Он не мог вымолвить ни слова. Руки... Они поразили BOLVAN'а IV. Казалось, будто Император держал в каждой руке по невидимому шару, обжигающему ладони, и не мог их выпустить, боясь расстаться с жизнью. Он смотрел на свои руки, будто они вынесли ему этот приговор и они, только они могли избавить его от решения их страшного суда.

Через какое-то время он затих. Устало повалившись на колени и уткнувшись головой в землю, он лежал до ночи, а руки продолжали держать невидимые державы. К утру он был мертв.

Битва

Мертвого императора положили на землю. Сначала Императоры по очереди клали сверху камни, и скоро тела уже не было видной под плотно пригнанными друг к другу кусками породы. Прямоугольная плита, которая покрыла тело, казалась монолитом. Императоры встали по краям, вынули таблички и начали петь.

- Это погребальный обряд. Поскольку у нас нет жрецов, исполнять его будут Императоры. - пояснил Кере Мути.

- Теперь на плиту поставят большой камень, который станет богом острова. Раньше так не было, но стражи несут в своем семени власть, и скоро не останется тех, кто не носит украшения...

- А почему те, кто рыл, вошли в деревню, а другие вышли за ров?

Те, кто рыл, действительно остались снаружи. Более того, они сняли свои лохмотья, оставшись в набедренных повязках, нацепили на головы перья и угрожающе помахивали дубинками-веслами, стараясь, впрочем, чтобы их не замечали.

- Это старая и очень печальная история. Этот ров вырыли стражи, которые были недовольны тем, что мата, которые пришли раньше, не уважают их богов. Особенно не нравилось старым мата таскать камни. По мне работа не хуже любой другой, но им почему-то это казалось очень обидным. Они вырыли этот ров, и хотели наполнить его хворостом, чтобы заманить всех непокорных в ров и сжечь, но один из них был невоздержан на язык. Его и хоронили стражи. Сейчас смотри внимательнее - мата без украшений будут вызывать стражей на бой.

- Эйоа ао! - выкрикнул Император с другой стороны рва.

- Оро арики! - ответили ему с погребенья.

Ни одна из групп не двинулась...

- Хоту Матуа ао!

- Оро! - и стражи рванулись в бой.

BOLVAN IV оказался вовлеченным в потасовку не столько помимо или по своей воле, но по случайности. На чьей стороне он дрался - сказать трудно. Скорее, на своей собственной, поскольку бой перерос в месиво из дубинок, криков, человеческих тел и ярости. Стражи наступали, но старые мата, обезумевшие от собственной дерзости и беззащитности, погнали их обратно. В процессе стороны обменивались именами богов, которых, по их мнению, следует почитать. Стражи отступили ко рву. BOLVAN IV видел их бессильную злобу, прорвавшуюся наружу, когда один из стражей начал пожирать руку противника, причмокивая и отдуваясь. Он кусал кровоточащее мясо, глядя в глаза Императору-противнику, и это еще больше увеличивало его аппетит.

Наконец, обезумевшая кучка бунтарей вогнала стражей в ров... Дальнейшее было предрешено. Откуда-то взялся огонь, повалил дым, запахло паленым волосом, потом кожей... Последний крик, с которым ушли стражи, был

- Оророине! Оро повержен!

Воины, для которых война - единственное достойное дело их жизни, стражи признавали поражение своего бога...

Примечание летописца

Я слаб, но по мере следования рассказу, мои слова облекают меня в смысл, и мое ничтожество становится грамматикой, образуя необходимую для понимания пустоту фразы. Все они были кем-то, и лишь я был среди них. Что я знал, и что я мог дать им? Когда-то я знал, как рождаются слова. Но те слова, рождение которых приветствовали мои уста, бедные бесплодные пустоцветы, давно стали дождем... И лишь страницы пергамента хранили их терпкий привкус.

Смерть

Жизнь их была одой разрушению, и тем не менее, у них были люди, которые лечили их тела.

Однажды, вернувшись из похода, он спросил меня: "Мог бы ты вернуть матерям, которые рыдают по погибшим детям, их воинов? ты бы сделал это?" Он вернулся из этого похода странным, несколько дней он был тих, как воздух перед бурей, и лишь спустя пять лун, он задал мне свой вопрос. Но я ответил:

- Я не всесилен, Император. Но если бы я мог, я вернул бы детей матерям, которые не плачут по ним.

- Ты странно жесток летописец. Почему?

- Я ничего не сделал, Император. но если бы я мог, я поступил бы именно так. Вернув детей тем, кто не пролил по ним ни одной слезы, я заставил бы х полюбить их - всеобщая зависть к ним, тем, кому выпало это ненужное счастье, сделало бы свое дело. И тогда они были бы наказаны.

- Не плачут не только те, кому это не больно, летописец. Иногда даже слезы не могут облегчить пустоту. И не слишком ли счастливое наказание для обеих сторон?

- Нет, Император. Именно так. Всю жизнь, которая оставалась бы у них, я приправил бы горечью. Люди, Император, скорбят о том, что не случилось. Лучший пример этого - смерть. Взгляни, вот вдова, потерявшая мужа, смотрит на двух стариков, которые идут, поддерживая друг друга, и из ее глаз льется скорбь. Она уже не сможет пройти их путь. Жалеет ли она себя? Нет. Она жалеет о неслучившемся.

- Смерть вызывает чувство, которое трудно определить, но это не жалость.

- Ты прав, Император. Но в языке твоего народа нет слов, которые могли бы выразить это чувство. И я не хотел бы, чтобы ты заимствовал его у других народов - это убьет вас.

- Вернемся к вдове. Пусть жалость. Но она возможна и к тому, кто оставил ее.

- О, нет, Великий Император. Ни один из твоих подданных не знает, что такое смерть, и потому он лепит ее по образу и подобию своих будничных установлений И - видит Бог - я не могу разобраться в хитросплетениях этого узора, но одно знаю точно - они не жалеют тех, кто ушел, боясь спугнуть удачу с их будущего пути. И потому смерть подобна вою, в котором Луна собирает волчью стаю. Это плач всесильных об их ничтожном бессилии. Это скорбь о несбыточном.

Есть небо и есть горы, и каждый, кто их видел, несет в душе их образ - свое небо и свои горы. Но люди предпочитают принимать на веру то, как другие, более удачливые, видят это небо и эти горы. Они не ходят в горы и не поднимают глаза к небу. Они несут в своей душе чужие горы и чужое небо.

Поражение

Кере Мути счищал остатки плоти противника с весла-дубины.

- Садись. Я вижу, ты хочешь что-то спросить.

- Сколько у вас богов?

- Много. Так же много, как звезд на небе. Столько же богов побывало на этом острове. И столько же, сколько птиц летит домой, здесь побывало племен. Место прихода. Место, куда пришли. Они не знали, смогут ли вернуться в лона своих богов отсюда, их гнал инстинкт, который не дает тебе изменить очевидно неправильный путь... И ты начинаешь сомневаться в том, что правильно. Они были сильны. Они умели жить и выживать. Ты увидел, как был повержен живой бог. Он жил в этих людях. Мы потерпели поражение. Острову не нужна вера и власть, острову нужен правитель. Ты пришел. И ты станешь последним Императором Острова Пасхи.

Первые люди, которые пришли на остров - твой предок был из них. Высокие, красноголовые, бородатые... Туземная кровь разбавляла их, как вода - густое осеннее вино. Разбавляла, но не впитывалась. Они помнили далеко вперед... Они помнили место, откуда пришли - и поплатились за это: птицы не смогли прилететь в ту осень...

Знание

Когда знание опоясывается словами, оно, как птица в клетке, больше не может петь. Оно перестает блестеть, как драгоценный камень, который, отобрав у солнца, поместили в полутемь музейных залов, оно перестает дышать, как заспиртованный экспонат. Оно стоит и скалится на нас, как чучело зверя. Оно более не существует...

Цель

- Ты хороший человек, - сказала девушка, встречая BOLVAN'а IV на границе императорской деревни.

- Не уверен, серьезно ответил он. Думаю, собака из меня получилась бы лучше.

- Не нам судить

- Это верно.

И они принялись месить глину, пытаясь выбраться на так называемую дорогу.

- Ты не хочешь говорить, о том, что видел?

- Зачем?

- Понимаешь... В деревне императоров ты увидел то, что было до появления BOLVAN'а I. Что было после - ты знаешь сам.

- Не больше того, что ты мне рассказала.

- В вашем роду не сохранились легенды?

- Нет.

- Тогда почему ты пришел завоевывать этот остров?

- Все что-то завоевывают, как ты говоришь. И я подумал, почему бы не стать императором Острова Пасхи. Звучит красиво.

- А имя! Почему тебя так назвали?

- Не знаю... Я придумал его себе сам. Просто так, ни с чего.

- Воля богов - горечь на губах, сладость во рту и хмель в голове... - задумчиво пробормотала девушка. - Я должна рассказать тебе о том, что было до появления множества императоров на острове, до правления твоего великого предка и до того, как смешались черный и красный пепел.

Предок твоего предка, в отличие от остальных императоров, был одним из первого народа. Он ушел от него, когда жгучая вода перестала бурлить, и спасся тем, что оставил свою память на этой земле. Здесь ты услышишь ее. Мы пойдем к центру земли, и я буду рассказывать тебе о первых людях и обо всем, что было в его памяти.

Слова

- Слова - это не просто то, что ты произносишь или царапаешь на деревянной дощечке. Это то, что ты даешь человеку в своем действии, вызывающем их к жизни. Хищный зверь не может съесть, и если ты скажешь так, все решат, что ты чрезмерно учтив или, разговаривая с ребенком, пытаясь смягчить ситуацию. Зверь добывает свое пропитание не просто: еде предшествует голод, поиск добычи, выслеживание, погоня, бросок, убийство - ярость. А это совсем не то, что взять испеченный хлеб или щипать траву. Слова несут в себе не только свои смыслодействия, но и твои чувства. Поэтому нам нельзя разговаривать с собой в гневе - твои эмоции, такие понятные и близкие тебе, будут восприняты с десятеричной силой и твой гнев сожрет тебя изнутри. Ты видел, как плачут маленькие дети - они могут убить себя своим криком лишь потому, что им некому сказать на понятном языке. Для них есть они и этот мир, который они любят, и они не могут понять, как в мире, к которому они обращены с радостью, им может быть нехорошо. Плача, они обращаются сами к себе. Мы же учим их разговаривать с другими, и часто потом они забывают о том, что, несмотря на их уменья, ничего не изменилось: есть они и этот мир, к которому они научились обращаться и который видят теперь чуть четче, различая людей, животных и предметы... Когда гнев и ярость закрывают глаза и сковывают сердце, и нет пути остановить эту слепую войну с тем, кто не хочет воевать, он задает вопрос: Что ты принес? Понимая под этим: действительно ли ты хочешь увидеть на моем лице гнев и почувствовать в моих словах ответную ярость? Хочешь ли ты услышать единственный достойный ответ тому, кем ты предстал передо мной? Будем ли мы сейчас врагами, не щадящими жизней друг друга? Хочешь ли ты этого? Я исполню твою волю.

Человек-птица и человек-ящерица

- Давным-давно, когда еще ничего на свете не было, жили человек-птица и человек ящерица. Человек-птица был веселым и непоседливым - все время летал куда-то, напевал песенки и жил весло и мудро. Человек-ящерица был другим - задумчивым и серьезным. Он не пел песенки, разве что после сытного обеда, не бегал далеко и старался не изменять раз и навсегда сложившемуся обычаю жизни. И вот однажды пришло время им завести потомство. Человек-птица отложил свои яйца и сидел на них, изнемогая от голода. Человек-ящерица зарыл свои яйца в песок глубоко-глубоко, чтобы никто не мог найти их и пошел набираться сил... Когда потомство увидело свет, человек-птица запел им песню. Самую веселую и радостную, которую только знал. А человек-ящерица пошел показывать своим детям, где добыть воду и пищу. Человек-птица долго выкармливал своих детенышей, а человек-ящерица давал своим детям мудрые советы... Дети росли и набирались сил, и вот настало время, когда дети выросли и покинули родителей. Дети человека-птицы стали жить большими стаями, но когда приходило время заводить потомство, они выбирали себе пару и сочиняли самую веселую и самую красивую песенку для своих детей. Дети человека-ящерицы жили недалеко друг от друга, но каждый сам по себе. Они откладывали яйца и учили своих детей находить пропитание. Есть люди-птицы, есть люди-ящерицы. Они живут по-разному и учат разному, но однажды они отбросят хвост и перья и станут людьми. Как ты различишь их тогда? По песенке.

О любви

Все написанное и потерянное кажется автору гораздо лучше того, что написано до или после этой потери. Также как и слова, сказанные в одиночестве в адрес любимой, звучат нежнее. У них есть щемящий аромат невысказанной тайны и горечь вынужденного одиночества, их запах пьянит и возбуждает, их звук несет легкую прохладу. Но куда девается все это, когда, стоя перед ней, ты повторяешь их? Они, как камни бус, нанизанные на стебель, неотличимы друг от друга и от сотен иных, которые ты мог видеть на любом базаре. Их звук напоминает гулкое эхо камней, падающих с гор. Где их вкус и аромат, где филигрань тончайшего подбора звуков? Все исчезнет, будто Маке-Маке подул на них холодным ветром и нежный контур рисунка на песке превратился в угловатые статуи богов. Это - плата за страх. Ты пережил свои слова тогда, говорил их сам себе и в них не осталось больше нежности. Ее забрал ты сам, говоря в пустоту волн. Ты будто отгородил запруду в своей душе, где оградил от ветров и волн свою любовь. Ты закрепил ее камнями недоверия и смазал глиной страха быть непонятым. Ты добавил туда травы гордости, которая не даст тебе быть осмеянным в глазах той, кому ты хотел открыться и боялся получить отказ. Но сможешь ли ты найти в себе источник, который бы питал воды, чтобы они, обновляясь, не стали затхлым месивом из ненанесенных обид и тихой водой из трусливых полунамеков? Куда потечет твоя вода?

Полнолуние

Круглая, охристая, чуть красноватая луна была поделено надвое набежавшей тучей. Ажур потемневшего небесного шелка оттенял насыщенный свет отражающего светила. А позади на фоне вечерней синевы высилась дождевая гора, на которую, казалось, и взбиралась красавица с легким газовым шарфиком... Силуэт был скрыт уступами, но лицо, обращенное к BOLVAN'у IV, чуть зардевшееся от стремительного подъема и кокетства, было отчетливо видно. Немного удивленное, слегка надменное, как и полагается красавицам, увидевшим вдали интересного незнакомца. Луна уже начала вечную игру человечества - войну за тайную власть. Она притягивала своей легкостью и недоступной близостью, ее флирт будоражил кровь, будил древний охотничий инстинкт, которому хотелось подчиняться. Это была игра. Игра без победителя, игра без правил. Танго невозможной любви.

Никто не знает, что такое любовь - такова версия теоретиков. Что-то вроде болезни, от которой человек не хочет вылечиться, но неизменно вылечивается. За исключением некоторых. Никто не знает, что это такое. И все знают, что она есть. Ее узнают всегда. Ее можно попытаться разыграть, как предполагаемую битву; заключить, как договор; обменять, поделить с союзником... Попытайтесь - у вас получится. Ведь к любви это не будет иметь никакого отношения. Все узнают ее и никто ее не знает. Она может пройти мимо или пройти даже рядом... И когда твое тело будет молить о касании, а разум - находиться в бездействии, фиксируя от скуки движения тела, твоя душа будет молить о пощаде. Ведь - сказанное в детстве - любовь, ожидаемая и манящая, не то, что вы почувствуете. И когда вы потеряете разум и душу, и тело, и все это станет единой тенью твоего стремления, это снова не будет она. Любовь не лишает разума, не губит душу, не калечит тело. От любви нельзя умереть и ею нельзя жить. Она есть, и когда она приходит, ее узнают.

Анки

- это трудно объяснить... Мы - племя лекарей, воинов и наставников. Нас учат тому, что вы называете человечностью. Мы знаем, как работает тело, и что оно может быть, и мы знаем, как сделать так, чтобы оно было тем или иным... В моем народе эти три вещи неразделимы. Именно поэтому мы здесь. Мы можем лечить, учить или воевать, но мы умеем делать все три превращения с одинаковым успехом. Мы редкие гости в вашем мире, наши визиты недолги и незаметны. В этом нет нашей воли, но это наш выбор. В стране, которую ты покинул для того, чтобы стать императором на Острове Пасхи, это называют призванием. Мы - трижды призванные, можем лишь выбирать тот путь, по которому придем к анкиоленге - зову нашей памяти. Наша память - в наших руках и движениях, во взгляде и выборе трав для чая, в рисунках детей и в их детях. Нас не надо учить всему этому, и поэтому вся наша жизнь - путь. Мы идем, невзирая ни на что, ведь путь - это и есть призвание. То, что зовет тебя идти не изнутри, а вне тебя. две созвучные мелодии, вместе образующие музыку. Мы - племя лекарей, воинов и наставников - вечные дети пути.

Неру

- О чем ты думаешь?

- О деревне. Почему они сгорели...

- Знаешь, у нас есть поговорка: жить, как неру. Это означает жить, чтобы сделать что-то для себя, посвятить всю свою жизнь чему-то одному. Мы иногда бываем у них. Обычно перед тем, как нам предстоит выбрать свой путь, наши юноши и девушки приходят к Ана Кеке и разбивают рядом лагерь. Юноши продолжают род священных дев, а девушки отбирают из их девочек тех, кто любит четыре солнца.

- Зачем?

- Ах, да, я же не рассказала. Неру - священные белые девы, которые живут в своей пещере на дальнем краю мира и прячутся от солнца, чтобы их кожа была еще белее.

- Они колдуньи?

- Нет, конечно нет.

- Тогда почему они священны? И зачем вам понадобилось продолжать их род?

- Все дети анки проживают у пещер неру две полные луны, повторяя обычаи их жизни. В последнюю ночь они совершают священный обряд соития птиц, чтобы продолжить их род, а в первый день - выбирают тех, кто не щурится от солнца. Переход дальний, и потому последние дороги мы проходим уже на рассвете, чтобы не потерять первую луну и первое солнце. Неру - это те, чья жизнь недопустима для анки. Никогда. Но они нужны нам, потому что кто, кроме старика, может объяснить, что такое старость?

- Это довольно жестоко.

- Не знаю... У нас нет такого слова.

Космогония

- Мир, сотворенный двумя или одним, возник гораздо позже Четырех Солнц. Там, куда когда-то отплыли потомки BOLVAN'а I, до сих пор идут споры о могущественности взаимодополняющих частей в количестве трех или четырех единиц и семи - как сумме двух совокупностей. И даже о двух - почему люди сбиваются в пары и рождают потомство, а не живут втроем или прайдами... Такие уж легенды достались им от прародителей: взаимодополнения (разделенный надвое человек и двуликий Янус), сакральности сборки и сакральности места. И миф о едином, который, за давностью лет, прочитывают как миф об одном. Мне говорили, что он в последнее время так популярен, что люди того и гляди начнут понимать мир как себя или себя как мир. Впрочем, и в том, и в другом случае они уже замкнулись в себе настолько, чтобы возродить культ пращуров -каннибалов. Ну, а если ты и есть мир, и хочешь питаться человечиной, ничего не остается, как поедать самого себя, дабы, согласно мифам, сотворить из частей своих небо и землю... Я не спорю, может и получиться, только... Не хотела бы там жить...

Наши предки считали, что мир - это Четыре Солнца. Днем он грелся лучами Трех Светил (позже их стали называть Солнцами), а ночью нежится в потоках света Трех Лун. Четвертый его создатель всегда оставался неизменным. Брат Светил, Лун и Земли - человек анки. Тот, кто достаточно смел, чтобы, глядя в лицо Лунам и не прячась от Солнц, выбрать свой путь. Человек не может глядеть в глаза Солнцам, и все свои тайные мысли он доверяет Лунам - отраженному свету Больших светил, которые прячут твои сомнения в неярких лучах, показывая лишь контуры, чтобы тебе было легче присвоить сущему его истинное значение. Солнца же обнажают твое решение, показывая все до малейшей песчинки и вопрошая: твой ли это выбор. Так дети, пребывая до трижды трех и трижды четырех лет под Лунами, приходят к Солнцам, чтобы подтвердить свой выбор. Четыре года они будут учиться выбору пути. Четыре года им дано для того, чтобы сравнить то, что они видят под Солнцами, с именами, когда-то данными ими под взглядом Лун. Через четыре года они выйдут на дорогу и отправятся в путь. Кто-то начнет его жертвой, кто-то печальной песней памяти, а кто-то заклинанием...

Трижды три и четырежды четыре года дети видят три Солнца и три Луны. И тогда настанет их черед идти по пути, на котором одна Луна и одно Солнце, встречаясь, затмевают друг друга, чтобы напомнить анки, что есть три Солнца и три Луны, между которыми стоит юный анки, делая свой выбор. Ты выбираешь одну, но память хранит и две другие. Мы воины, врачеватели и наставники. Это нельзя разделить.

Память

- Откуда ты знаешь, куда отплыли мои предки?

- Это память. Его память. Память - не всегда о прошлом.

И если ты предашь свою память, твой мир покроется серой мглой, и Луна уже не сможет указать тебе дорогу, а Солнце - показать, каков твой выбор. Память может убить и воскресить, но зачем это человеку, который предпочел жить в чужих жилищах, не построив своего. Память - сложная конструкция из всех времен и наклонений.

О желаниях

В День Исполнения Желаний каждый ребенок в любое время мог прийти на гору, и сказать желание... Любое, какое он хочет... Это всегда исполнялось. Он мог пожелать даже смерть, и его желания год от года исполнялось вдвойне. Но когда тот, кто пожелал смерть, приходил в деревню, вся деревня молча собирала свои пожитки и уходила. Ребенок часто плакал, бежал, но он отставал. И даже его родители уходили не оборачиваясь... Они не имели на это права, ведь они не могли взять у своего ребенка смерть. Смерть того, кому он ее пожелал. Поэтому они уходили, оставляя его. Если ребенок пожелал смерти, он перестал быть ребенком. Пожелал - не значит сгоряча сказал, не понимая. Желание - это путь к выбору, где из множества возможностей ты рассматриваешь лишь несколько, выбор - всегда из чего-то. Нельзя выбрать из ничего, но можно из множества. А множество - это тоже количество. В степи никогда не говорят о смерти. Там говорят "ушел".

Чаще всего туда приходили только дети. Хотя могли прийти и взрослые. Но не ходили. У ребенка мало слов. И желания у него простые. Или становятся простыми - ведь мало кто может известными словами выразить неизвестное. Ребенок желал шарик или птичку. Когда приходил взрослый - он хотел власти или счастья. Но таких слов нет в нашем языке. Он говорил долго и сбивчиво, а когда умолкал, произносил лишь одну фразу: "Я благодарю тебя, День, за то, что ты выслушал меня и отказываюсь от исполнения желаний отныне и навсегда". И это означало, что отныне он не мог приходить на гору и говорить желание Дню. Кроме дней, когда исполняли желания дома, лошадей, вод и пути... Вот почему в День Исполнения Желаний на гору приходили лишь дети - редко кто, дожив до восемнадцати передышек, не говорил: "Я благодарю тебя, День, за то, что ты выслушал меня и отказываюсь от исполнения желаний отныне и навсегда"...

О счастье

- Вы, кажется, здесь счастливы. По крайней мере, мне показалось, вы стремитесь к этому.

- Нет, вовсе нет, - она улыбнулась, и в уголке ее улыбки промелькнула грусть, - Мы вовсе не стремимся быть счастливы. Иначе у нас не было бы таких обобщений. У нас есть Необязательные Законы - и их соблюдение лежит на совести каждого жителя нашей земли. Говорят, что он может соблюдать их или нет - по своему выбору. Но это не так. Что бы он ни сделал и кем бы он ни был - любой может сказать, что он не соблюдает Необязательные Законы. И это будет достаточным поводом к Отчуждению.

- Отчуждению?

- Ах да, ты же не знаешь... Отчуждение - это та жизнь, которую проводит человек нашей земли, когда он изгнан из сердец соотечественников. Он может заниматься тем, что и делал раньше. Никто не чинит ему препятствий, но в День благословения его двери остаются запертыми, потому что никому нет до него дела.

- Это плохо?

- Нет... Не то, чтобы плохо. Это очень по-другому. Мы привыкли ценить благословение наравне с солнцем. И тот, кто лишается благословения, становится мертвым живущим - он может делать то, что ему угодно, но никто не проронит ни единой слезы о его смерти.

- Ваш мир очень странный. Солнце, слезы, смерть и благословение - довольно странные обереги.

- Это не обереги. Ты сказал, что наш мир счастлив. Это не так. Большинство из нас несчастливы, но гонят это от себя, как смерть или болезнь. Мы живем на небольших землях, куда редко забредают дожди и путники. Наш народ может позволить себе лишь одинаковое счастье... А счастье - разное, и потому наш народ несчастлив. Мы разработали много процедур, выполнение которых считается благом и отнимает достаточно времени, чтобы не думать об ином. Счастливые замыкаются в себе. Их двое - и этого достаточно для существования всего мира. Они могут жить где угодно, и их дети будут удачливы... Они могут вырастить целый народ или умереть бездетными. Но о них непременно сложат легенды... Это опасно для народа, который живет в степи вдали от рек. Однажды это привело к появлению многих племен и многих войн. Никто не хочет повторения. Счастливые родители рождают сильное потомство. Как только оно обустраивает свое жилище, оно идет воевать... На обустройство уходит всего три жизни, а на войну - почти все. Потому-то мы и не стремимся к счастью.

Мужчина и женщина.

Все легенды говорят о том, что этот мир - дело чьей-то мысли или возник по своей воле. Впрочем, впоследствии сторонники теории своеволия все же приходят к выводу, что истоком мира была воля, которая... И так далее. Так что мы будем рассматривать всего лишь один вариант - миропроект. Тот, чья мысль лежала в основе, получил у хитрых потомков название демиург. Так мы и будем называть его, чтобы не оскорбить - кто знает, как его на самом деле зовут?

Если мерять человеческими категориями, то, скорее всего, демиург был еще ребенком, поскольку никакого определенного плана у него, кажется, не было. Сделал - увидел - понравилось или того проще - копировал где-то увиденную модель. Правда, со своими изменениями - не очень-то, знаете ли, построишь из песка неприступную твердыню... Наконец, в качестве логического финала, неизвестный наблюдатель показывает нам рождение мужчины и женщины. Странно, что он останавливается на этом или через небольшой промежуток демиургических игр с человеком, но, видимо, дальше описывать было не интересно - история начала повторяться. Или он просто устал. Или отошел выпить немного прохладительных напитков и поговорить с друзьями, а когда вернулся, не смог понять, что же происходит и не стал описывать "это безобразие"... В общем, так или иначе, ключевым моментом человеческой истории стало возникновение М и Ж.

Вы когда-нибудь спрашивали у деревьев, нравятся ли им орхидеи? Или у пруда - что оно чувствует к тине? Почему же вы все время спрашиваете, как мужчина относится к женщине? Что же вы хотите узнать, когда вопрошаете о том, что мужчина чувствует к женщине? Это два разных вида, два мира и они сосуществуют... Примите это как факт. Орхидеи не растут на земле, тина живет в пруду, мужчина живет с женщиной, но тина не пруд, а орхидея - не дерево. Да-да-да, все меняется, я знаю, но позволь тебя спросить, видел ли ты когда-нибудь, чтобы дерево стало орхидеей, а тина - озером. Никогда! И потому - прими как факт: вы можете любить, ненавидеть, не видеться и не встречаться, но вы поддерживаете жизнь друг друга. Так говорят. Но знаешь, мне иногда кажется, что демиург еще не наигрался в этот мир и проводит какой-то очень интересный эксперимент по выведению новых титанов - ну, богов второго ряда. И кажется, на людях. Впрочем, это всего лишь мои домыслы...

- Это очень странно... У нас говорят, что половину половине дает Всевышний Бог и каждый получает то, что заслуживает.

- Тут нет ничего странного. Просто у вас все было не так... Тот, кто хочет стать анки, должен был каждый год в течение шести весен являться на Место Страха и говорить свое желание. Были люди, которые слушали эти желания, и в зависимости от того, что желал человек сейчас и что он желал в прошлый год, говорили, в какую из пещер Страха ему нужно войти. Бывало и так, что оттуда выходили старики вместо юношей, а иные и не выходили...

- Но зачем это?

- Тот, кто желает стать анки, может произвести потомство. Тот же, кто им не стал, не имеет права быть отцом.

- У них были особые привилегии?

- Нет, не совсем, просто они могли называть детей своими.

- И все?

- Но что еще? Разве этого недостаточно?

- Это выглядит как игра.

- Нет, совсем нет. Ты мог много раз быть анки, но каждый раз ты заходил в другую пещеру. И никто, даже старейшины, не знал, что тебя там ждет. Там не было змей, драконов, вредных испарений... Там был ты и пустота. И когда ты наполнял собой пустоту, ты видел себя и видел, как из твоей пустоты, которую ты мог передать женщине, формируется нечто живое. Оно могло быть младенцем без кожи, в пузыре с жидкостью, могло быть чудовищем или твоим врагом... Но все это было тобой. Тем, что ты мог передать женщине...

- А Болваны были анки?

- Нет, никогда...

Прощание

- Ну вот, мы и пришли. Все, что я смогла прочитать в памяти твоего предка, я рассказала.

Тебе туда - она указала на спины богов. Мы пришли, а это значит, что ты теперь Император Острова Пасхи BOLVAN IV. Сейчас равнина расколется на тысячу островов и уйдет под воду. Останется лишь центр земли - магический треугольник, где правили твои предки. Прощай, последний Император Острова Пасхи. Прощай. Удачи!

- А почему последний?

- Этот мир не стал твоим, ты не познал его. Ты будешь отличным Императором.

BOLVAN IV посмотрел в океан, в котором на ветру плясали рыбы, волны и отражения звезд... Девушка исчезла. Земля вдруг стала какой-то маленькой. Невидимый паук оплел остров каменистыми дорогами, которые уходили прямо в воду. Боги-статуи, как и прежде, стояли спиной к океану и молчали.

- BOLVAN IV, последний Император Острова Пасхи... - произнес он. - Звучит!